Разумовская Юлия Васильевна (1896-1987) Юлия Васильевна Разумовская прожила долгую,...

Разумовская Юлия Васильевна (1896-1987)

Юлия Васильевна Разумовская прожила долгую, интересную и трудную жизнь. Долгую - потому что принадлежит к поколению 20-х годов, т.е. рядом с ней работали такие живописцы как Ф.Богородский, Б. Иогансон, П. Корин и Б. Ряжский, и многие другие советские художники, родившиеся в 90-е годы. Интересные - потому что она видела конец XIX и начало XX века, революцию, гражданскую войну, драматический, реконструктивный и трагический военный периоды, 50-е и 70-е годы. Наконец, трудную, в том смысле, что жизнь любого художника принципиально трудна, но в то же время прекрасна высоким и гуманным счастьем - приобщением к жизни народа, к созданию красоты, открытием правды.
Юлия Разумовская родилась в 1896 году, в Саратове, в семье профессора В. И. Разумовского - одного из виднейших представителей отечественной хирургии конца XIX - начала XX века, которому я посвятил отдельную страницу в истории моей семьи. Ее детство прошло в дружной и интересной семье, где все любили искусство, занимались музыкой, живописью, увлекались литературой, поэзией и театром.
Первым ее педа гогом в детские годы был ученик известного казанского художника Н. И. Фешина — В. И. Корсунцев. После переезда семьи в Саратов, где В. И. Разумовский был организатором и первым ректором университета, Юлия Васильевна училась в саратовском Боголюбовском ху дожественном училище при старейшем русском Ради щевском музее, имея возможность знакомиться с его выдающимся собранием.
Окончательному выбору профессии художника способ ствовала встреча с великим Суриковым, происшедшая у родственников Разумовских — Добринских, проводивших лето на Волге. Вот что писала она о встрече с Суриковым:
"Мне выпало счастье лично встречаться и общаться с Василием Ивановичем Суриковым. Первый раз я увидела его на даче под Ставрополем на Волге, куда меня пригласили погостить мои родственники - семья сестры моей матери - Добринские. У меня с детства проявилась любовь к искусству. Добринские, приглашая меня к себе на дачу и зная мое увлечение, сообщили, что к ним должен приехать на лето В.И.Суриков, с которым они были в близких дружеских отношениях. Надо ли говорить, с каким нетерпением и трепетом я ждала встречи с великим художником, которого уже хорошо знала по его произведениям и который был для меня чем-то недосягаемым, чем-то почти сказочным. Эта первая встреча тогда была лучезарно жизнерадостной. Василий Иванович в семье Добринских был очень любим и чувствовал себя у них просто и легко. Был веселым, общительным, любил подшутить над кем-либо из окружающих, рисовать на них карикатуры, сочиняя шуточные стишки. Помню, как-то утром мы видим - на двери сарая красками намалевана страшная рожа. Это Василий Иванович, встав очень рано, сотворил ее, пока еще все спали, и был сам в восторге от своей затеи. Подобными шутками и весельем были наполнены дни моего пребывания у Добринских. Любил Василий Иванович прогулки с нами то в лес, то на берег Волги - в Ставрополе дачи были не так близко от реки. Он очень внимательно смотрел мои работы, которые я показывала ему, конечно, с великим страхом и волнением.
Осенью 1911 года я поехала в Москву сдавать экзамен в Училище живописи, ваяния и зодчества. Я провалилась. Огромное огорчение... В.И.Суриков, узнав о моем провале, утешал меня, отговаривал ехать в Петербург, куда я стремилась для подготовки в Академию художеств, советовал остаться в Москве и поступить в одну из частных студий, которых тогда в Москве было немало. Он указал мне на студию Василия Никитича Мешкова. И вот начались мои занятия в этой студии, где я проучилась весь сезон 1911/12 года, после чего успешно сдала экзамен в Академию художеств. Действительно, в студии Мешкова было прекрасно поставлено преподавание. Все работали с огромным увлечением. В отношении Василия Никитича к ученикам не было никакого чувства превосходства, снисхождения, которые всегда так давят молодежь. А молодежи здесь было много. Студия помещалась на пятом этаже большого дома на углу Моховой и Воздвиженки, в двух комнатах. В большой, очень светлой, днем занимались живописью, во второй по вечерам рисовали. И вспоминаю я, как праздник, те дни, когда вдруг неожиданно к нам в студию приезжал Василий Иванович, - по-видимому, он был в дружбе с Мешковым. Он с интересом обходил мастерскую, смотрел работы учеников, изредка делал какие-то замечания. Конечно, мы с жадностью ловили каждое его слово.
Весь этот год я часто встречалась с Суриковым у Добринских, иногда на выставках. В семье Добринских всегда бывало много молодежи, рядом с которой и Василий Иванович становился молодым. Веселый, общительный, он часто пел, аккомпанируя себе на гитаре. Могучая фигура сибирского казака, непокорные пряди густых, седеющих волос... Я всегда любовалась и восхищалась им, чувствуя за его незаурядной внешностью великого художника."
Суриков одобрил ее работы и решение стать художни ком. Для продолжения своего художественного обра зования Разумовская переезжает в Москву и поступает в 1912 году в студию В. Н. Мешкова, замечательного русского и советсткого портретиста. В этом же году произошла знаменательная встреча с В.И. Суриковым, которая решила судьбу Юлии Разумовской. Одобрительные отзывы великого художника о ее работах стали напутствием в мир искусства.
В 1913 году Разумовская поступила в Академию худо жеств в Петербурге, где через два года занятий в клас сах перешла в мастерскую Д. Н. Кардовского. Вот, что пишет Юлия Разумовская о своем учителе в книге Академическая мастерская Д. Н. Кардовского / Ю. Разумовская // Искусство, 1964.(№8. — С. 55—57).
«Двадцать лет прошло с тех пор, как ушёл из жизни Дмитрий Николаевич Кардовский. Эта дата всколыхнула в душе давние воспоминания, и вновь и вновь оживает передо мной облик большого художника, любимого профессора, обаятельного человека большой культуры — Дмитрия Николаевича. Таким он остался в сердцах всех нас — его учеников, пронёсших благодарную память о нём через всю жизнь.
Моё знакомство с Дмитрием Николаевичем началось с того памятного момента, когда я после двухлетнего пребывания в классах Академии художеств была переведена в мастерские, получив на Художественном совете премию за эскиз на тему «Разъезд из театра» (эскиз был оставлен в Академии).
Робко, с огромным волнением подошла я к Дмитрию Николаевичу в коридоре Академии и спросила, может ли он принять меня в свою мастерскую. Он ответил, что мой эскиз ему понравился и что он охотно возьмёт меня в мастерскую. Радости моей не было границ.
Я давно уже мечтала учиться у Кардовского. Его мастерская считалась среди студентов самой сильной и передовой. Её направление и весь её «дух» резко отличались от атмосферы, царившей в других мастерских, в которых, по нашему мнению, был налёт рутины и отсталости. Попасть к Кардовскому было нелегко — желающих было много, а Дмитрий Николаевич принимал с большим разбором, только тех, чьи работы ему нравились и с кем, казалось ему, будет интересно заниматься.
Оглядываясь в прошлое, хочется поделиться воспоминаниями о далёких академических годах, о мастерской Кардовского, с которой связано лучшее время молодости, студенчества, время увлекательной работы, которую так стимулировало общение с любимым профессором, бывшим тогда в расцвете сил и таланта.
Выдающийся педагог, Дмитрий Николаевич был человеком глубокой разносторонней с культуры. Он давал ученикам много познаний и ценных сведений, был обаятелен в общении с людьми. С нами, учениками, он был всегда исключительно вежлив.
Импонировал нам Дмитрий Николаевич и своей артистической внешностью. Прекрасное, одухотворённое лицо, статный, хорошего роста, строго и элегантно одетый, он был сдержан, держался с большим достоинством и благородством.
Жил в те годы Д. Н. Кардовский в Царском Селе и приезжал на занятия в Академию два раза в неделю, по средам и субботам. Приезжал он и в те дни, когда ставилась новая натура, которую он любил ставить сам. Делал он это внимательно, не торопясь, привлекая кого-нибудь из учеников для помощи. Красиво умел он использовать большие куски тканей и прочий реквизит, которого было немало в его мастерской.
В дни его приездов с утра в мастерской чувствовалось напряжённое и взволнованное состояние, ожидание чего-то значительного и праздничного. Услышав его шаги на лестнице, все подтягивались. Войдя в мастерскую, он переодевался в синюю рабочую блузу, которая ему очень шла. Начинался просмотр работ. Мы замирали... Дмитрий Николаевич уделял каждому много внимания и времени. Замечания его были немногословны, точны, иногда уничтожающи. Так, помню, он сказал одному из студентов: «Лучше бы вы погуляли это время, чем работать так, как вы работаете». В мастерской наступила мёртвая тишина...
Хвалил он редко. Зато похвала его воспринималась как огромное счастье. Бывало, после неё чувствуешь себя на седьмом небе!
На всю жизнь запомнились некоторые указания и требования Дмитрия Николаевича. В начале работы он требовал прежде всего, чтобы фигура целиком была скомпонована на листе. Он не позволял переходить к деталям, пока крепко и чётко не была намечена общая форма.
«Учитесь видеть широкими массами, а не отдельными формами, идите от общего к частному. Рисуя один глаз, следите за его отношением к другому глазу и ко всему лицу в целом.
Линии сами по себе ничего не выражают, они лишь границы плоскостей, лежащих в их пределах», — часто повторял он нам.
В живописных работах он требовал, чтобы мы сразу начинали красками, без предварительного рисунка углем или карандашом.
«Учитесь рисовать кистью. Учитесь широко видеть всю натуру в общей связи и тональной и цветовой. Намечайте сразу фигуру в воздушной среде, в увязке её с фоном и тонально и живописно».
Портрет он ставил нам на неделю. Фигуру — на две недели. Приучал нас работать быстро: «Работайте быстро! Когда вы будете писать портрет, никто не будет вам долго высиживать», — говорил Дмитрий Николаевич. В первый же день мы должны были в портрете намечать всё лицо, а в этюде натурщика построить всю фигуру в целом.
Для эскизов он давал увлекательные темы, над которыми мы работали с...